Becoming. Моя история  - Мишель Обама

К тому времени Сюзанну перевезли в больницу. Она слишком ослабла, чтобы говорить, то теряла сознание, то приходила в себя. Не осталось ничего, что могло бы поддержать мое отрицание проблемы. Я повесила трубку и купила билет на самолет. Полетела на восток, поймала такси до больницы, поднялась на лифте на нужный этаж, прошла по коридору в ее палату и нашла ее там лежащей в постели. Анджела и кузина Сюзанны молча сидели рядом. Мать Сюзанны, как выяснилось, умерла всего несколько дней назад, а Сюзанна была в коме. Анджела освободила для меня место на краю кровати.

Я пристально смотрела на Сюзанну, на ее прекрасное лицо в форме сердца и красновато-коричневую кожу и немного успокоилась от вида юношеской гладкости ее щек и девичьего изгиба губ. Казалось, болезнь ее ничуть не тронула. Темные длинные волосы все так же блестели; кто-то заплел их в две косы, доходившие почти до талии. Длинные ноги лежали под одеялом. Она выглядела молодой, милой, прекрасной двадцатишестилетней девушкой, которая, возможно, задремала.

Я пожалела, что не приехала раньше. Я пожалела обо всех моментах, когда говорила, что она поступает неправильно, – а Сюзанна знала, что делает. Я вдруг обрадовалась, что она всегда игнорировала мои советы. Что она не выгорела, получая какой-нибудь модный диплом бизнес-школы. Что она тогда все-таки уехала на выходные с какой-то поп-звездой, просто ради забавы. Я была счастлива, что она добралась до Тадж-Махала, встретила восход солнца со своей мамой. Сюзанна жила не так, как я.

Я держала ее безвольную руку и наблюдала, как ее дыхание становилось прерывистым и в конце концов между вдохами наступали долгие паузы. В какой-то момент медсестра кивнула. Это происходило. Сюзанна умирала. В глазах у меня потемнело. Я не могла думать о чем-то глубоком, в голову не пришло ни одного откровения о жизни и потерях. Если я что-то и чувствовала, так это злость.

Сказать, что жизнь несправедлива к Сюзанне, которая заболела и умерла в двадцать шесть лет, – ничего не сказать. Но так оно и было. Тупая, уродливая правда.

Когда я наконец оставила ее тело в больничной палате, моей единственной мыслью было: она умерла, а я все еще здесь. Снаружи, в коридоре, бродили в больничных халатах люди намного старше и изможденнее Сюзанны, и они тоже все еще были здесь. Я сяду в переполненный самолет до Чикаго, поеду по оживленному шоссе, поднимусь на лифте в свой офис. Я буду смотреть на счастливые лица людей в машинах, на прогуливающихся по тротуару в летней одежде, лениво сидящих в кафе и работающих за столами, не обращая внимания на то, что случилось с Сюзанной, – очевидно не подозревая, что они тоже могут умереть в любой момент. То, что мир продолжал существовать, казалось мне извращением. Почему все еще были здесь, кроме моей Сюзанны?

10

Тем летом я начала вести дневник. Купила блокнот в черном переплете с фиолетовыми цветами на обложке, держала его рядом с кроватью и брала с собой в командировки от «Сидли и Остин». Не то чтобы я вела его ежедневно или хотя бы еженедельно – только тогда, когда у меня находились время и силы разобраться в своих спутанных чувствах. Я могла сделать несколько записей за неделю, а потом отложить дневник на месяц или больше. По натуре я не очень склонна к самоанализу. Все эти упражнения по записи собственных мыслей были для меня в новинку – привычка, которую я частично переняла от Барака. Он рассматривал письмо как терапевтическую и проясняющую мысли практику и вел дневники на протяжении многих лет.

Барак вернулся в Чикаго на летние каникулы, на этот раз пропустив момент субаренды и переехав прямо в мою квартиру на Эвклид-авеню. Это означало не только то, что мы учились жить вместе как пара, но и то, что Барак ближе познакомился с моей семьей. Он разговаривал о спорте с моим отцом, когда тот собирался на смену. Иногда помогал маме выносить продукты из гаража. Это было приятно.

Крейг изучил Барака самым тщательным и откровенным способом, каким только мог, – в выходные пригласив его на баскетбольный матч с кучей своих приятелей, большинство из которых раньше играли в сборной колледжа. На самом деле он сделал это по моей просьбе. Мнение Крейга о Бараке имело для меня большое значение, брат видел людей насквозь, особенно в контексте игры. Барак достойно прошел испытание. Брат сказал, что он хорошо держится на корте и знает, когда нужно отдать пас, но при этом не боится бросать, когда открыт.

– Он не из тех, кто постоянно удерживает мяч, – сказал Крейг, – но явно не слабак.

Барак согласился на летнюю работу в компании, офис которой находился в центре города рядом с офисом «Сидли», но остался в Чикаго ненадолго. Его выбрали главой «Юридического обозрения Гарварда» на предстоящий учебный год, это означало, что он будет отвечать за восемь выпусков журнала примерно по триста страниц каждый и должен вернуться в Кембридж пораньше, чтобы начать работу. За право возглавить журнал ежегодно велось жесткое соревнование, включавшее тщательную проверку и голосование восьмидесяти студентов-редакторов. Эта должность была достижением для каждого. Оказалось, Барак стал первым афроамериканцем, выбранным на нее, за всю 103-летнюю историю издания – событие настолько важное, что о нем написали в «Нью-Йорк таймс», сопроводив статью фотографией улыбающегося Барака в шарфе и зимнем пальто.

Другими словами, мой парень стал важной персоной. В тот момент он мог бы получить место с жирной зарплатой в любой юридической фирме, но вместо этого думал только о том, как после окончания вуза работать в сфере гражданского права. Даже несмотря на то, что в этом случае у него ушло бы в два раза больше времени на погашение кредита на обучение. Практически все, кого он знал, убеждали его последовать примеру многих предыдущих редакторов «Обозрения» и подать заявление на должность секретаря в Верховный суд. Но Барака это не интересовало. Он хотел жить в Чикаго. Он хотел написать книгу о расах в Америке и планировал, по его словам, найти работу, которая соответствовала бы его ценностям, – скорее всего, это означало, что он не станет заниматься корпоративным правом. Он точно знал, чего хочет.

И хотя вся эта врожденная уверенность Барака, конечно, восхищала – попробуйте с ней пожить. Сосуществовать с его целеустремленностью – спать в одной кровати, сидеть за одним столом за завтраком – требовало от меня усилий. Не то чтобы он афишировал это, он просто этим жил. В присутствии его уверенности в себе, уверенности в том, что он может что-то изменить в этом мире, я не могла не чувствовать себя немного потерянной. Его целеустремленность казалась невольным вызовом моей собственной.

Следовательно, дневник. На первой же странице я аккуратным почерком изложила причины, по которым начала его вести:

«Во-первых, я не понимаю, куда хочу направить свою жизнь. Каким человеком я хочу быть? Какой вклад в мир я хочу внести?

Во-вторых, у меня очень серьезные отношения с Бараком, и я чувствую, что мне нужно лучше владеть собой».

Эта маленькая записная книжка с цветочками пережила уже пару десятилетий и множество переездов. Она лежала на полке в моей гардеробной в Белом доме восемь лет, пока совсем недавно я не вытащила ее из коробки, чтобы заново познакомиться с собой во времена, когда я была молодым юристом.